Иван Николаевич
Вообще-то нам повезло, Иван Николаевич согласовал сразу две комнаты, хотя и не положено было - ребенок-то родился однополый. Мне и маме, двум женщинам, должно было хватить одной.
Но на то он и Иван Николаевич, чтобы ловко уметь решать вопросы, да еще и врагов не наживать.
Посмотрит он на меня тяжелым взглядом, проведет по стянутым в косы волосам шероховатой рукой и напугает. Уж неизвестно чем и как, одним своим присутствием, но напугает.
Я боялась его беспамятно и безо всякой причины, ведь поступки-то он делал хорошие, заботился о нас. И улыбался и на руках подкидывал. А мама расцветала, поправляла выбившиеся прядки, надевала воздушные шляпки и красилась яркой помадой. И танцевала и танцевала, легкая и прекрасная в кисейном платье в мелкий горошек перед зеркалами. Ах, как она смеялась, а как пела. Я смотрела на нее счастливую и рисовала вечерами мою самую красивую маму на свете.
Заходил он к нам редко, по четвергам, пока я была в школе. После оставался запах табака, “Мифа” и шоколад с дробленым арахисом - мне.
Однажды мама нашла у меня в ящике 6 засохших плиток “Буратино”. Обняла, поцеловала в макушку и ничего не сказала.
То, что Иван Николаевич был моим отцом, я узнала довольно поздно и как-то очень стыдно.
Я отдала Алеше печенье из буфета, которое он тут же съел и довольный подхватил мой рюкзак. Наденька стояла рядом и протянула: "Неудивительно, что ты такая". Она произнесла это медленно, оттягивая слово: “Та-каая”. Я подошла к ней вплотную, так, что крошки с ее фартука, казалось, вот-вот перепрыгнут на мой.
В 12 лет лет у Наденьки была развитая грудь и весила она столько, что хватило бы на полторы меня. Крошки на ее фартуке лежали, а не падали вниз.
Круглый нечистый лоб, глаза пуговки, Наденька смотрела почти с презрением.
Мне захотелось ударить ее, да так, чтобы она заплакала, закрылась, не смела смотреть на меня свысока. Захваченные интересом, подошли остальные девочки. Сомкнули нас кольцом, и Наденька, довольная вниманием, раскрыла свой секрет:
- Ты дочь шлюхи.
Растопыренные, похожие на бутон вишневого клевера губы выплюнули: “Шлюхи”.
Я почему-то сразу поверила и, без того маленькая, уменьшилась в размере. А девочки рассмеялись. Им понравилось, как звучит это не произносимое раньше открыто выражение. Алеша обозвал ее психичкой и потянул меня из замкнутого круга.
Не помню, что было дальше. Прозвенел звонок, все побежали в класс, наверное, и я вместе со всеми. Что-то писала, повторяла вслух, шла домой по Весенней, Кучевной, затем через парк и Алешин двор. Поднялась домой и упала на кровать.
Смотрела на синюю подушку в клетку. Одна полоска, две, три - и четыре поперек. Какой отвратительный оттенок коричневого на вертикальных линиях. Может быть, если покрыть его фломастерами, будет не так ужасно. Тетя Аня привезла их с Юга и говорила, что они не смываются даже с ткани.
Тетя Аня! Она работала у Ивана Николаевича. Слезы наконец подступили ко мне и уже не отпустили. Я промочила всю подушку. Колотила ее, кусала и вздрагивала, пока не уснула. А проснулась уже вечером, заботливо укрытая одеялом - мама вернулась с работы и осталась сидеть рядом, встревоженная моим состоянием.
Я зло посмотрела на нее и отвернулась к стене. Во всех моих бедах была виновата, конечно, она.
Я не спешила понимать, что Иван Николаевич хороший, что она его любит и сердцу не прикажешь, и у каждого свой путь. Ее слова больно ранили и рождали волну отчуждения. Между мной и той, что должна была быть другой. Она же моя мать.
Две недели я не ходила школу. Участковый врач дотрагивался до маминых лопаток и говорил:
- Серафима Николаевна, голубушка, у Маруси нервное истощение, совсем ничего не ест. Свозите вы ее к морю. Через неделю уже каникулы. Лето, солнце, арбузы - будет как новенькая. Что бы там не случилось, все забудется.
Так постепенно история сошла на нет. Ивана Николаевича мама просила больше не приходить. Как всегда своим мягким, теплым голосом. Только и танцевать перестала.
Мама начала непривычно экономить, брать подработки и откладывать деньги. Шляпки сменила на платки. Кисейные платья на колючую фланель, какая подолгу висела в универмаге. Она боялась, что из квартиры нас попросят, что новые перестроечные власти введут новые порядки. Раньше бы она только отмахнулась, рассмеявшись, что бояться заранее глупо, словно и не живешь вовсе.
Много воды с тех пор утекло. Я всегда была маминой гордостью. Первые места на олимпиадах. Красный диплом и именная выставка. Выросла, окончила престижный факультет дизайна и с головой ушла в работу. Рисую, макетирую, создаю рекламные проспекты и задолго до истории с пандемией осела дома.
Если бы мама не послушала меня тогда, если бы она не сказала нет Ивану Николаевичу, если бы смогла забыть его или встретить кого-то еще. Как я могу быть счастлива, если не позволяю ей. Если бы она упрекнула меня, если бы заплакала. Слишком много если.
Закрою глаза и вижу, мама танцует перед зеркалом в кисейном платье в горошек.